– Может быть, слышал, а может, и нет, – сказалАхиллес. – Это к делу не относится. Отдавайте нам Елену сейчас же! –прибавил он, обращаясь к Фаусту.

– Ни за что! Уж не думаете ли вы отнять ее у менясилой? – Фауст выхватил из-под своего сюртука небольшое кремневое ружье.

– Если бы мы захотели применить силу, – сказалОдиссей, – мы бы это сделали, будьте покойны. Мы ничуть не боимся вас ивашего оружия. Но вложи-ка в ножны свой меч, дорогой Ахиллес. Я придумалкое-что получше.

Одиссей сунул два пальца в рот и свистнул. В ответ откуда-тоиздалека донеслись дикие вопли и завывания. Сперва Фаусту показалось, что этоветер воет в печной трубе, но вскоре он ясно различил пронзительные, резкиеженские голоса.

Дверь трактира распахнулась, и в нее ворвался зловонныйсмерч. Фурии не заставили себя долго ждать. Они влетели в зал в облике огромныхчерных ворон, распространяя вокруг себя отвратительный смрад. Они подняли жуткийгалдеж, почти оглушив людей в трактире хлопаньем крыльев и громким криком. Вконце концов они превратились в людей: перед Фаустом стояли три безобразныестарухи – длинноносые, с красными, лишенными ресниц глазами, одетые в грязные ирваные черные платья. Алекто была чересчур полной, Тисифона – костлявой ижилистой, а у Мегеры была очень нескладная фигура: широкие плечи и талия,плоская грудь, толстая, короткая шея, узкие бедра и сухие, как палки, лодыжки.Три неразлучные сестры завертелись вокруг Фауста в бешеной пляске. Онизаглядывали ему в лицо, обдавая зловонным дыханием, визжали и кричали ему вуши, ухали, точно совы, и каркали по-вороньи, галдели, шумели, топали и хлопалив ладоши, прыгали, скакали и кривлялись, словно обезьяны. Фауст старался необращать внимания на все их выходки; однако его терпения хватило ненадолго, ион сказал:

– Подобное поведение никак не делает вам чести, дорогиедамы. Кроме того, вы зря тратите силы, поднимая такой шум. Я – человек другойэпохи, и вряд ли на меня подействуют ваши трюки, которым без малого две тысячилет. Вы для меня – всего лишь тени далекого прошлого. Вам не удастся менянапугать.

– Если даже мы и не сможем нанести тебе никакогофизического ущерба, – раздался скрипучий голос Тисифоны, – топослушаем, что ты скажешь, когда мы будем день и ночь визжать и кричать тебе вуши, не давая ни минуты покоя.

– Какие глупости! Смешно слушать!

– Смешно или грустно, а вот посмотрим, как тебепонравится народная песня в нашем исполнении, – сказала Тисифона. –Она как нельзя лучше подходит для таких случаев, когда нужно поскорее свестичеловека с ума. А ну-ка, девушки, грянули!

И действительно, грянули.

Песня оказалась древнегреческой вариацией на тему «Йо-хо-хои бутылка рому». Исполнение и впрямь было такое, что могло довестивпечатлительного слушателя до сумасшедшего дома. Три старые девы истошнозаголосили, выводя замысловатые рулады и безбожно фальшивя. Их пениеодновременно напоминало блеянье козлиного стада, вой стаи шакалов и ослиныйрев. Даже самый отвратительный кошачий концерт показался бы райской музыкой посравнению с этой ужасной какофонией. Фауст не смог вытерпеть ее дольше минуты:дыхание у него перехватило, мысли начали путаться… Ему казалось, что голова еговот-вот расколется от всего этого шума, визга и пронзительных воплей. В концеконцов он поднял вверх руки:

– Милые дамы! Я прошу вас сделать небольшой перерыв.Мне нужно подумать.

И воцарилась желанная тишина.

Пошатываясь, словно пьяный, он побрел через весь зал, ктрактирной стойке, чтобы перекинуться с хозяином парой слов. Неразлучные сестрысобрались в тесный кружок и начали зловеще перешептываться, бросая на Фаустанедоверчивые взгляды. Их резкие голоса раздавались прямо в мозгу Фауста,приводя ум несчастного доктора в полное расстройство, вызванное раздвоением (аточнее, расчетверением) его личности.

«Ох», – думал Фауст, чувствуя, что находится на гранипомешательства, – «я не помню даже, из-за чего я попал в такую неприятнуюситуацию… У меня так сильно шумит в голове, что я не могу собраться с мыслями…Я должен был что-то решить… Что именно? Ах, да, Елена… Елена?.. Как я могудумать о ней, если эти ведьмы чуть не свели меня с ума своими воплями?»

Фауст считал эти мысли своими собственными, но на самом делеони были внушены ему тремя фуриями, стоявшими в стороне.

«Стоит ли упрямиться и держать у себя Елену», –рассуждал он, – «если у меня в голове то и дело вертятся обрывки чужихмыслей – то рецепт приготовления кровавого пудинга, то сто пятьдесят семьспособов жульничества при игре в маджонг… Приходится признать, что противнымстарухам все-таки удалось взять надо мной верх».

И он сказал вслух:

– Ну, ладно, если эта женщина вам так уж необходима,забирайте ее.

Едва он проговорил это, как Алекто, Тисифона и Мегераисчезли, словно их и не было. Фауст огляделся: Елены, Одиссея и Ахиллеса тоженигде не было видно – очевидно, Эринии забрали их с собою.

Наконец-то измученный доктор Фауст мог спокойно перекусить.Он сел за стол и приказал трактирщику подать каравай хлеба и стакан вина. Жуяхлеб и запивая его вином, Фауст наслаждался тишиной и покоем. Его, конечно,огорчала разлука с прекрасной Еленой; однако облегчение, которое он испытывал,избавившись от преследования Эриний, примиряло его с этой утратой. Нет худа бездобра, думал Фауст; вернув Елену посланникам из царства Аида, он тем самымразвязал себе руки. Теперь уже ничто не будет отвлекать его от главного дела –изгнания самозванца Мака и доблестного завершения фаустовских подвигов вТысячелетней войне меж силами Добра и Зла.

Допив вино, Фауст встал из-за стола. Времени оставалось вобрез, и ему нужно было торопиться. Бросив на стол монету, Фауст вышел изтрактира и вскочил на коня. Вскоре он уже мчался по дороге в Сен-Менехольд, последам Мака и Маргариты.

Мак выехал на широкую поляну. Вдали виднелись деревянныепостройки – это был провинциальный городок Соммевесл, где Мак ожидал встретитьгерцога де Шуазеля, одного из самых верных людей короля.

Герцог де Шуазель сидел у трактира, глядящего окнами в лес;перед ним была развернута парижская газета. Герцог просматривал объявления окупле и продаже лошадей.

– Вы герцог де Шуазель? – спросил Мак, подойдя кнему.

Герцог отложил газету и взглянул из-под пенсне в тонкойзолотой оправе на стоящего перед ним светловолосого молодого человека:

– Да, это я.

– Я привез известия о короле!